Царевна из города Тьмы - Страница 32

Богатырь из Чамбиля поблагодарил джигита за рассказ и поскакал на базар. Народу па базаре что песку в пустыне. Шумят, бьют по рукам, клянутся, обманывают, бранятся, воруют, уговаривают, набивают цену, толкаются, плачут, хохочут, зазывают. На глазах у всех портные шьют халаты, цирюльники бреют седые и черные головы, гончары обжигают посуду, святоши молятся, кони ржут, скоморохи лицедействуют, овцы блеют, калеки причитают, игроки в кости плутуют, гадальщики предсказывают, стражи бесчинствуют, плясуны бегают по канату, как будто им зазорно пройти по земле.

Увидел Гор-оглы, что один только человек пребывает спокойным и смотрит как бы невидящими глазами на это столпотворение.

— Добрый человек, не скажешь ли мне, где колпачный базар? — вежливо спросил Гор-оглы, но тот ничего не ответил, даже не повернулся в сторону всадника. «Спит он, что ли, с открытыми глазами?» — подумал Гор-оглы и легонько ударил его рукояткой плети.

А человек этот был курильщиком опиума. Наглотавшись дурмана, он забылся в больном, но сладком сне. Почувствовав удар, курильщик сразу протрезвился, поднял тяжелую, одурманенную голову. Гор-оглы громко повторил свой вопрос.

— Чего ты орешь? — рассердился курильщик. — Ты испортил мне послеобеденный отдых. Не впервые же ты па базаре! Видишь пыль? То пылит мучной базар, за ним раскинулся шерстяной базар, дальше — базар платков и халатов, еще дальше — базар поясов и ремней, а от него рукой подать до колпачного базара. Проезжай, проезжай, не будь помехой моему покою!

С трудом пробираясь на Гырате сквозь многоголовую, пеструю толпу, между мучным, кожевенным и прочими рядами, Гор-оглы добрался до колпачного базара. Уже издалека оп увидел то, от чего сердце его забилось, как птица в клетке. На возвышении, устланном хорасанским ковром, восседала царевна, одетая с головы до ног покрывалом. На сорока ступеньках, ведущих к возвышению, украшенных китайской парчой, с открытыми лицами расположились молодые служанки и старые мамки и няньки. Они торговали колпаками. На земле, у подножия, стояли, как зачарованные, старцы и юноши, простолюдины и высокородные. У кого было пятьсот золотых монет, вручал их одной из мамок, брал с поклоном колпак, а царевна с возвышения говорила: «Носи на здоровье!» — и голос ее казался голосом лютни, чьи струны звонко и сладко трепещут под легким дуновением ветерка.

Гор-оглы подъехал к возвышению и крикнул, привстав на стременах над зачарованной толпой:

— Здравствуй, Зульхумар, открой лицо, я привез тебе золотое колечко с твоим изображением!

Увидели люди, что царевна, как внезапно пробужденная ото сна, вздрогнула под покрывалом. Служанки, няньки, мамки, все влюбленные, все любопытные зашумели, заволновались. Гор-оглы сошел с коня и, держа в руке золотое колечко, быстрее мысли взлетел по сорока ступенькам. Он приблизился к Зульхумар, и царевна поднялась и открыла лицо. Так была она прекрасна, что смятение обуяло колпачный базар. Глаза — два солнца, брови — чернее соболя, щеки — лепестки тюльпана, косы разделены — люди тут же подсчитали — на сто девяносто тоненьких косичек, по девяносто пять с каждой стороны. Красота ее обжигала сердце, как огонь, и сверкала, словно крепкий снег в морозный солнечный день.

Гор-оглы, взглянув на нее, едва не потерял сознание. Он и не помнил, как одна из мамок взяла у него золотое колечко, он и не видел, как оно переходило из рук в руки, пока не вернулось к нему, он и не слышал, как восхищались люди, пораженные изображением дворца и царевны Зульхумар на маленьком перстеньке.

Весь мир исчез для него, и в мире остались только эти глаза, удивленные и обольщающие, те самые, что призывно просияли ему в ночной чамбильской листве.

Зазвенела, дрожа и замирая, лютня — то Зульхумар спросила прерывающимся от волнения голосом:

— Кто ты, всадник с бронзовым луком? Чей ты сын? Откуда ты родом?

Гор-оглы, сильный и статный, топкостанный и широкоплечий, подошел к царевне, взял ее за руки и сказал:

— Я — Гор-оглы, сын маслобоя Равшана, я прибыл к тебе из Чамбиля, из города равных, потому что полюбил тебя.

Зульхумар не нашла в себе силы, чтобы ответить, ибо и для нее весь мир, колдовской и человеческий, земной и подземный, его свет и его тьма заключались теперь в одном Гор-оглы. Так и стояли они перед всем базаром, никого не видя, на возвышении, взявшись за руки, читая в глазах друг у друга свою жизнь. А толпа гремела.

— Не бывать тому, чтобы сын жалкого маслобоя стал мужем ширванской царевны! — кричали одни.

— Этот сын маслобоя сильнее и, видимо, достойнее всех вас, высокородных! — кричали другие.

— Прогони его, госпожа! — шипели старые мамки.

А молоденькие служанки, закрасневшиеся, как мак, пораженные видом Гор-оглы, шептали царевне:

— Он прекрасен, он красивее вас!

Кто знает, как бы поступила тогда настоящая царевна, наделенная девичьей робостью и стыдливостью, но Зульхумар была не дочерью шаха, а дочерью пери, и пери Юнус произнесла то, что хотела произнести:

— Я люблю тебя, Гор-оглы. Я ждала тебя, опора Чамбиля. Мы отправимся с тобой во дворец к моему отцу, ширванскому шаху Карахану, и ты попросишь у него, чтобы я стала твоей женой.

С этим Зульхумар закрыла лицо покрывалом, Гор-оглы взял ее на руки, спустился с желанной, легкой ношей по сорока ступенькам, усадил Зульхумар в седло, вскочил и сам на Гырата и поскакал во дворец ширванского шаха. Тут не только знатные, но и простолюдины пришли в негодование: где, мол, видано, чтобы джигит, никому нс известный, еще и не жених даже, так запросто, на виду у всех, обращался с девушкой? И несколько юношей и пожилых людей и стариков из числа самых знатных поспешили к шаху, чтобы рассказать ему о позоре, о беде, которые неожиданно на него обрушились.