Царевна из города Тьмы - Страница 3

И жеребенок, как обратная стрела, пущенная из лука, с шумом опустился на то самое место, откуда взлетел. Облачная влага блестела на его длинной гриве.

Равшан накинул на него узду и повел к хану. Рядом с маслобоем был Сакибульбуль, со всех сторон — ханские воины, а позади поплелся Безбородый.

Хан Шахдар пребывал в это время в своей конюшне и любовался конями. Жители города благословляли это занятие, ибо остальное время хан делал зло. Но теперь зло совершилось в конюшие.

Число ханских коней составляло шестьдесят, то были разномастные скакуны, отобранные из несметных табунов Шахдара, сильноногие, быстрые, такие, что на бегу раздваивали траву своим дыханием, такие, что громом копыт потрясали доброе сердце земли. Хан был облачен в румийскую парчу, в руке он держал плеть с золотой рукоятью, и на золоте было вытиснено его имя.

Вошедшие, как велит обычай, распростерлись перед ханом па земле, у самых его ног улегся старый соглядатай, улегся так, что сверху видны были только две округлости, и та округлость, что была поменьше, оказалась бритой головой. Голова то поднималась, то опускалась. Безбородый говорил шепотом, но так, чтобы его слова достигали ханского слуха.

Шахдар посмотрел с удивлением на маслобоя и приказал:

— Встань и расскажи нам, откуда у тебя такой удивительный копь. Быть может, он из наших табунов, а, маслобой?

Равшан поднялся, поднялись и остальные, и маслобой начал так:

— Вот мои слова, и каждое из них — правда. Не из твоих табунов этот конь, это так же верно, как то, что не всегда я сбивал масло. Был я, и не очень давно, караванщиком, как и отец мой, и дед, и прадед, нанимался к богатым людям, водил караваны верблюдов. Нанялся я однажды к знаменитому златокузнецу. Звали его Хасаном, был он родом из Рума, и говорили, что богатству его нет пи числа, ни меры. Сказал мне Хасан-златокузнец:

«Поведешь моих верблюдов, груженных жемчугом и золотом, в сторону красных песков. Я не боюсь разбойников, а ты не бойся ни песков, ни меня. Дойдем до озера, в котором отражен смоляной дом, станем на отдых, а потом вернемся назад, и па этом — конец твоей службе».

Подивился я тому, что торговый караван отправляется в безлюдную пустыню, но знал я, что причуды богатых и родовитых необъяснимы и, если за эти причуды хорошо платят, надо повиноваться.

Вот и отправились мы в сторону красных песков. Долго шли, уже и колокольца верблюдов звонкость свою потеряли, столько пыли в них набилось, а мы все идем да идем. Много тягот пришлось нам перенести, не время сейчас о них рассказывать, но достигли мы наконец озера, которое синело посреди пустыни. Жажда измучила и нас, и четвероногих, ринулись мы к воде, а там, видим, чуть-чуть зыблется смоляной дом. Один Хасан стоял поодаль, его пересохшие, побелевшие губы что-то шептали, он ждал, поглядывая то на озеро, то на высокий, широкостволыный чинар, что рос недалеко от берега.

Вдруг вода зашумела, заколебалась, и смоляной дом как бы растаял в ней, и явилась из глубокого озера красавица пери. Лицо ее было такой красоты, что мы закрыли глаза, боясь ослепнуть, а когда мы открыли глаза, пери уже не было.

Хасан-златокузнец оглянулся, оглянулись и мы, и увидели, что из листвы чинара выходит красавица. Хасан подошел к ней, сложил руки на груди и сказал:

«Явью стал мой таинственный сон! Ровно год назад приснилась ты мне, месяцеликая, ослепляющая глаза смертных, ровно год назад, так же как и сейчас, появилась ты сначала из озерной глубины, а потом на мгновение исчезла и вдруг вышла, как некий дух, из листвы чинара. В сердце моем остались слова, которые ты проговорила голосом сладостным, как утренний ветерок в розовом саду: «Я — пери Кария, приди ко мне». Вот и пришел я к тебе, твой раб, пришел с дарами, как идолопоклонник к своему кумиру, и нет мне жизни без тебя. Уедем отсюда со мной в Рум, стань женой златокузнеца Хасана!»

Прекрасная пери улыбнулась мягкой и лукавой улыбкой и ответила:

«Почему же я должна стать твоей женой? Только потому, что я тебе приснилась? Вот если бы ты приснился мне — другое дело! И почему ты думаешь, что тебе приснилась именно я? Разве другие пери не выходят из глубины озера, разве другие не красивей меня? У меня уже есть дочь, и достигла она четырнадцати лет, — по вашему, людскому, счету, ибо мы, пери и дивы, лет своих по считаем, не зная старости, — и я в сравнении с ней — как огонек в стенной хижине в сравнении с яркой небесной звездой. Погоди, сейчас она появится сама, и ты убедишься в моей правоте».

И мы стали ждать, и не только златокузнец — потрясенный, счастливый, сомневающийся, — но и все его слуги, и даже лошади и верблюды застыли на месте, завороженные вечно юной прелестью пери Карин. И вдруг пери звонко, как девочка захохотала:

«Поглядите-ка, люди добрые, на этого верного влюбленного! Стоило ему услышать, что есть где-то девушка более красивая, чем та, которую он полюбил, как он мигом отказался от одной любви ради другой!»

Хозяин, златокузнец Хасан, покраснел от стыда, а мы, хотя были его слугами и он хорошо платил нам, тоже рассмеялись вместе с пери. Поверишь ли, о великий хан, показалось нам тогда, что даже кони и верблюды смеются над Хасаном. А красавица сказала:

«Все же ты, златокузнец, достойный человек, не всякий решится, как ты, проделать ради пустого сновидения такой долгий и трудный путь, надо тебя наградить. Знаю, что ты большой умелец, прославленный своим ремеслом. Работа у тебя тонкая, — вот и придуман мне тонкое сравнение с какой-нибудь влагой; ведь я вышла к тебе из влаги озера».

Хасан воскликнул с убеждением: